Современный мир знает и чтит Павла Корина в первую очередь как величайшего портретиста ХХ столетия. Он создал более двадцати великолепных портретов своих замечательных современников. Свидетель и собеседник великих, Корин запечатлел для нас и потомков наших образы тех, которые еще несли в себе высокое человеческое обличие. И здесь художнику в определенной степени повезло: он жил в эпоху не только вселенской лжи, но еще и иллюзия, что все, что совершено с Россией — к ее же лучшему, «светлому будущему». Некоторым деятелям русской науки и искусства предоставлялась возможность доживать свои дни в относительном — социалистическом — благоденствии и умирать своей смертью и даже со славою. В основном это были корифеи нейтральных, «творческих» профессий. Порой их еще при жизни награждали, чествовали, одаривали званиями, превращая этих последних могикан русского духа в этаких молчаливых сфинксов.

И вот, свидетель трагической немоты достойных, сам после ухода М.В. Нестерова почти утративший собеседника, мудрый и тонкий психолог, Корин подарил нам целую галерею безмолвного человеческого величия. Эти портреты, где художником продуман не просто фон вообще, но каждый тоновый нюанс, каждая деталь, предмет, сопровождающий и по-своему раскрывающий образ, драгоценны для нас не только блистательным и реалистическим отображением самих натур портретируемых, но и как прямые исторические свидетельства эпохи. Так, например, портрет артиста А.М. Леонидова воспринимается нами сейчас не только как потрясающее отображение гения русской сцены, но одновременно и как своеобразный портрет эпохи... затиснувшей гения в черное кожаное кресло. Не случайно, конечно, в портретах коринских современников превалируют темные тона костюмов, да и сама манера письма — жесткая, резкая, чеканная. Когда время режет самого художника, и режет камнем, от него нечего ждать сфумато Леонардо или мягкости Рафаэля!

И в этом плане манера письма Павла Корина — его жесткий, пастозный мазок, который, кстати, весьма очевидно меняется, и в знаменательное время — между 1937 (последний образ «Руси» — «Митрополит Сергий») и 40-ми годами (например, портрет Н.А. Пешковой) — тоже превращается для нас в неопровержимое свидетельство, прямое отображение смертоносного сумрака, сгустившегося над Россией тех лет. Так, этюд с митрополитом Сергием написан коротким, очень энергичным «живым» мазком, и живописная поверхность поэтому воспринимается почти матовой, структурной, пульсирующей. На портрете Н.А. Пешковой мазок заметно «стекленеет», становится более долгим, скользящим, гладким и глянцевым. Высочайший профессионализм, но почти бездыханный... Прибавить к этому общее тональное решение портрета, где несравненная (коринская!) чернь платья еще более бледнит лицо и оголенные руки, желтизна кожи которых усугублена зеленоватыми лессировками; застылость, если не оцепенелость позы еще молодой и прекрасной, но навсегда забывшей об улыбке женщины — это ли не документ эпохи?!

Не менее красноречивы, чем «леонидовский», и портреты двух друзей и покровителей художника — Михаила Васильевича Нестерова и Алексея Максимовича Горького.

Потрет Михаила Нестерова, или «Портрет наставника», как называл его сам Павел Корин, дает нам образ нестареющей творческой личности, натуры деятельной, беспокойной, очень требовательной к себе и к другим, ибо это был человек острого, проницательного ума, беспощадной логики рассуждения, абсолютно бескомпромиссный и неподкупный в делах чести и достоинства человеческого. Такой человек при любых обстоятельствах остается самим собой, являясь носителем той самой внутренней свободы, без которой немыслима человеческая л и ч н о с т ь. Для нас это еще пример русского интеллигента с очень зорким взглядом и на искусство — как художника, и на жизнь — как состоявшейся личности, то есть личности, абсолютно независимой в своих суждениях, редкого интеллигента России первой трети ХХ века — без тени безвольной интеллектуальной расслабленности, детского легковерия, чересчур добродушного, а потому поверхностного взгляда на жизнь. Именно эти качества еще в ХIХ веке отслоят русскую интеллигенцию от остального народа, заставят ее изменить национальной традиции и в результате ее первой возведут на эшафот. Нестерову, как известно, тоже была уготована Голгофа русской интеллигенции — Соловки. Но человек подлинно православного мировоззрения, неколебимой и убежденной веры, он своей судьбой (подобно самому Павлу Корину) явит чудо: его «срок» исчислится... двумя неделями, и прямо из Бутырок престарелому художнику будет разрешено вернуться домой. Так, не склонив головы перед торжествующими в те дни российскими пигмеями и их развратителями, художник Михаил Нестеров достойно пройдет отпущенное ему жизненное поприще и удостоится мирной христианской кончины в октябре 1942 года.

Портрет Горького — это образ русского интеллигента иной судьбы, образ трагический и весьма поучительный... Еще в молодости упоенный «освободительными» идеями, во всеуслышание воспевший революционное насилие, писатель невольно стал одним из интеллектуальных соблазнителей простодушной, но алчной черни, одним из идеологов грядущего «русского бунта», уже не просто «жесткого и бессмысленного», но гибельного для страны и самого народа. В пору своего отступничества благосклонно замеченный, впоследствии, после переворота, запоздало прозревший и со своими просьбами о милости к отдельным представителям русской интеллигенции, «с бешеной большевистской энергией» уничтожаемой в те дни, «буревестник революции» будет едва терпим и почти насильно выдворяем «на лечение» из Страны Советов. Следующий правитель-палач постарается использовать авторитет писателя-гуманиста для прикрытия перед окружающим миром свинцовых мерзостей возглавляемой им адской машины: Горького пригласили на Соловки и он, все увидевший, все постигший, разразился... панегириком в адрес палачей!

Теперь всем известное поведение Горького на Соловках в окружении палачей и мародеров СЛОНа, ровно как и упомянутый очерк о его соловецких впечатлениях, устраняют какие-либо недоумения о состоянии писателя в последние годы жизни... Окончательно прозрев, теперь он вполне отдавал себе отчет в той «социалистической действительности», которая его окружала. Страшным предвестием расправы с самим писателем будет «устранение» его единственного сына — 36-летнего Максима Алексеевича, доброго и одаренного человека. И хотя это произойдет еще через несколько месяцев после написания Кориным феноменального портрета писателя, в нем уже со всей силой звучит трагический лейтмотив скорого грядущего... Известно, что после опубликования очерка о Соловках Горький все время размышлял о самоубийстве. Но не решился на него, постоянно взвешивая: сейчас ли уйти или кого-то еще попытаться вызволить из пасти драконовой, кого-то спасти. Его поддержка художника Павла Корина — несомненный акт человечности, не в малой степени обусловивший то обстоятельство, что в судьбе художника, судьбе весьма многотрудной и переменчивой, все же самого худшего не произошло. Но как ни благодарен был Корин своему покровителю, в своем творчестве он неизменно оставался неподкупным глашатаем правды в искусстве. Обратимся к портрету...

Нездорово и скорбно ссутулившись, как огромная нахохлившаяся птица, Горький застыл в трагической задумчивости. И в природе, окружающей писателя, и в самом облике писателя — тревожное смятение. Сквозь рваные облака над головой Алексея Максимовича кое-где пробивается-поблескивает холодной бирюзой весеннее италийское небо, небо чужбины. На каменистой бесплодной земле под ногами писателя — изгибающиеся под ветром чахлые стебельки пожухлой прошлогодней травы. Смятение этих сминаемых ветром трав, как и клочья облаков в небе и угадывающаяся внизу, за фигурой писателя, предштормовая рябь синеющей стихии моря, явственно передают душевное состояние героя. Тот же холодный и безжалостный ветер Судьбы слегка растрепал седину волос писателя. На портрете хоть и присутствует голубизна, но она не теплая, а холодная и «пронизывающая»; превалируют же серые и безжизненные тона...

Фигура писателя несколько смещена по ходу своего движения и чуть развернута — вполне достаточно, чтобы у зрителя неизбежно создалось впечатление, что основной и долгий путь этим человеком уже пройден. И вот он на перепутье, в глубочайшем и невеселом раздумье: стоит ли делать следующий шаг? А главное — куда?.. В потухших глазах писателя и ужас от прозреваемого, и растерянность обреченного человека.

В.В. Нарциссов.

[ ТИТУЛЬНАЯ СТРАНИЦА ]

[ РЕКВИЕМ ]

[ ГРАФИКА ]

[ МЕТРО ]